??????? ? ???? «?????? ? ?????????????? ???? C. E??????» - article ; n°1 ; vol.67, pg 49-64

Vladimir Khazan

Description

Revue des études slaves - Année 1995 - Volume 67 - Numéro 1 - Pages 49-64
Remarques sur le thème «La mort dans le monde artistique de S. Esenin»
Bien que la thanatologie esséninienne ne fasse pas partie de ces problèmes forgés de toutes pièces ou introduits après coup par l'expérience scientifique (y compris celle de la critique littéraire), le thème de la mort et l'étude de ses éléments artistiques tiennent trop peu de place dans la masse des études produites sur l'œuvre de Esenin. Cela est dû, selon l'auteur, à une sous-estimation de la profondeur de la conception philosophique et existentielle de l'univers terrestre présentée par la poésie de Esenin ; le thème et les images de la mort y occupent une place essentielle sans qu'ils aient besoin d'être explicités. L'article analyse les aspects les moins étudiés de ce problème : la poétique du pressentiment de la mort, qui correspond typologiquement au motif constant dans la culture universelle de ?« épitaphe à soi- même » ; la conception de sa propre disparition comme « mort du poète », ce qui confère à un drame humain réel une dimension culturelle et mythologique ; la « convergence » des motifs de la mort dans la poésie lyrique de Esenin, leur correspondance avec différents contextes sociaux, philosophiques et esthético-littéraires, y compris ceux de l'époque du poète.
16 pages
Source : Persée ; Ministère de la jeunesse, de l’éducation nationale et de la recherche, Direction de l’enseignement supérieur, Sous-direction des bibliothèques et de la documentation.

Sujets

• Sociologie, société et politique

Informations

• Publié par: REVUE_DES_ETUDES_SLAVES
• Publié le: 01 janvier 1995
• Nombre de lectures: 10
• Langue: Россию
• Poids de l'ouvrage: 1 Mo

Extrait

Monsieur Vladimir Khazan
Заметки к теме «смерть в художественном мире C.
Eсенина»
In: Revue des études slaves, Tome 67, fascicule 1, 1995. pp. 49-64.
Résumé
Remarques sur le thème «La mort dans le monde artistique de S. Esenin»
Bien que la thanatologie esséninienne ne fasse pas partie de ces problèmes forgés de toutes pièces ou introduits après coup par
l'expérience scientifique (y compris celle de la critique littéraire), le thème de la mort et l'étude de ses éléments artistiques
tiennent trop peu de place dans la masse des études produites sur l'œuvre de Esenin. Cela est dû, selon l'auteur, à une sous-
estimation de la profondeur de la conception philosophique et existentielle de l'univers terrestre présentée par la poésie de
Esenin ; le thème et les images de la mort y occupent une place essentielle sans qu'ils aient besoin d'être explicités. L'article
analyse les aspects les moins étudiés de ce problème : la poétique du pressentiment de la mort, qui correspond typologiquement
au motif constant dans la culture universelle de ľ« épitaphe à soi- même » ; la conception de sa propre disparition comme « mort
du poète », ce qui confère à un drame humain réel une dimension culturelle et mythologique ; la « convergence » des motifs de
la mort dans la poésie lyrique de Esenin, leur correspondance avec différents contextes sociaux, philosophiques et esthético-
littéraires, y compris ceux de l'époque du poète.
Citer ce document / Cite this document :
Khazan Vladimir. Заметки к теме «смерть в художественном мире C. Eсенина». In: Revue des études slaves, Tome 67,
fascicule 1, 1995. pp. 49-64.
http://www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/slave_0080-2557_1995_num_67_1_6240ЗАМЕТКИ К ТЕМЕ
«СМЕРТЬ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ МИРЕ С. ЕСЕНИНА»
VLADIMIR KHAZAN
Предлагаемые заметки, в соответствии с избранным жанром, не
исчерпывают и не детализируют многочисленных аспектов соприкоснове
ния темы и образа смерти с художественным миром Есенина. В них дано
лишь некоторое, да и то самое общее содержание проблемы, до настоя
щего времени остающейся — то ли в силу действительной трудности ее
адекватного описания, то ли по причине исследовательской инертности —
практически неизученной.
1 . Тема смерти имеет в поэзии Есенина безусловный онтологический
статус, хотя вряд ли кому-либо придет в голову относить его к певцам чер
ной меланхолии и потустороннего мира. И вовсе, кстати, не потому, что
дьявольские наваждения не навещали поэта: чем иным как не инфер
нальным хаосом «бездны мрачной на краю», сублимированным из душев
ной катастрофы в стихию стиха, объяснить явление «черного человека»
или гофманическую фантасмагорию Метели! Однако характерологиче
ские основания есенинской поэтической некрофилии в целом иные,
нежели, допустим, у созвучного его эмоциональному мироощущению
А. Блока, не говоря уже о Ф. Сологубе, или, если решительней подчерк
нуть степень контраста, у таких завзятых певцов смертного запределья,
как, скажем, А. Голенищев-Кутузов или В. Гофман. При этом опред
еляющий аспект отличия между различными художественными системами,
отмеченными выразительным интересом к мотивам и образам умирания,
перехода «в ту страну, где тишь и благодать», заключается, на наш взгляд,
вовсе не в том, что кто-то из поэтов более остро, а кто-то менее чувство
вал и осознавал хрупкую ломкость жизни. В подобном многосмысловом и,
как правило, эстетически нерелевантном качестве смертная тема выгля
дит всего лишь общим местом. Следует без колебаний признать тот факт,
что в той или иной форме, будь то лирика философских медитаций или
исповедальное самоизлучение души, манифестация гражданских эмоций
или магическая игра «самовитым» словом, истинная поэзия, едва ли не вся
целиком, по изначальным телеологическим пристрастиям, генетической
заданности, вырастает из извечно скорбной презумпции конечности
Rev. Étud. slaves, Paris, LXVII/1, 1995, p. 49-64. VLADIMIR KHAZAN 50
витальных сил бытия, роковой неизбежности смертного тлена живого.
Поэт ищет спасения от «дурной биографичности» в культуре, в мире,
освоенном художественным словом. Нет поэтому ничего удивительного, а
тем более странного в том, что индивидуально-специфические потенции
темы смерти нужно искать не в одиноких голосах, а в той общей кон
текстуальной связанности, которая формирует глубокую культурную
перспективу. С точки зрения морфологии поэтического контекста
существенно различать и не смешивать генетический и типологический
уровни проблемы. Культурные реакции есенинского стиха изучены недо
статочно, хотя даже не дотошный, не углубленно-специальный, а самый
предварительный анализ свидетельствует о тесном родстве и много
численных типологических параллелях этого стиха с необозримым про
странством общечеловеческой художественной мысли и памяти. В выс
шей степени симптоматично, что стихи поэта о смерти, включая самые
откровенные, такие, например, как До свиданья, друг мой, до свиданья...,
насквозь интертекстуальны1. Еще более прозрачен и очевиден гене
тический код в текстах, по глубинной интенционной сути принадлежащих
некой условной традиции, ср., в частности, «поминальный» слой Я снова
здесь, в семье родной... (1916) с Возвращением на родину (1835) А. Тимо
феева, которое существенным образом определяет мотивный и ритми
ческий строй есенинского стихотворения.
Не менее состоятельным представляется типологический ракурс про
блемы: выявление для есенинских самопризнаний — «Я живу давно на все
готовым2, Ко всему безжалостно привык» (1: 264)3 — адекватного культу
рологического контекста. Речь, таким образом, идет об описании само
бытной поэтической манеры Есенина и его художественных открытий не
через них же самих, что нередко чревато иллюстративностью и субъекти
визмом, а путем опосредования близким контекстом. В качестве такового
1. О. Ронен указывает на перевод А. Григорьевым немецкой массонской
песни. См.: О. Ронен, «Из наблюдений над стихами "промежутка"», в сб.: Пятые
Тыняновские чтения, Рига, 1990, стр. 24-25. Прибавим к этому еще один возможный
претекст: двустрочное посвящение Гнедича на смерть Дельвига: «Друг, до свиданья!
Скоро и я наслажусь моей частью: Жил я, чтобы умереть; скоро умру, чтобы жить».
Гораздо даже более, чем сходный зачин, здесь важен сам намек на идею бытия/не
бытия как нескончаемого — безначального и бесконечного — природного кругово
рота, что в высшей мере отвечало есенинскому миропредставлению (см. об этом
ниже).
2. Настроение «готовности к смерти» имеет, помимо само собой разумею
щихся биографических коннотаций, глубокую культурно-метампсихическую семан
тику, «стихийнол-типологически соотносимую с разнообразными интертекстуальными
шифрами. Некоторые из них, в связи с известной репликой Мандельштама «Я к
смерти готов», сказанной в феврале 1934 года Ахматовой, и ее эхом-повторением в
тексте Поэмы без героя, предполагающим по крайней мере двузначную адресацию:
Мандельштам и Вс. Князев, — приведены в работе Р. Д. Тименчика, В. Н. Топорова и
Т. В. Цивьян «Ахматова и Кузмин» (Russian literature, vol. 6, 1978, 3), к этому см. еще:
Владимир Хазан, О. Мандельштам и А. Ахматова: наброски к диалогу, Грозный,
1992, стр. 47.
3. Здесь и далее произведения Есенина цитируются по изданию: С. А. Есенин,
Собр. соч. в 6 т., М., 1977-1980. Первая цифра указывает на том, вторая обозначает
страницу. СМЕРТЬ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ МИРЕ ЕСЕНИНА 51
может быть, например, избран мотив «эпитафия себе», имеющий в
мировой поэзии разветвленную сеть прецедентов, протяженный типо
логический ряд и, как следствие, имманентную интертекстуальную при
роду. Несколько утрируя реальное содержание проблемы, можно сказать,
что интертекстуальные связи внутри данного мотива, кстати
вполне традиционного и широко распространенного в русской культуре,
помимо естественной предметной общности, определяются сходством
ключевых лирических интонаций. Иными словами, представление поэтом
себя, живого, в виде хладного трупа — то ли в гробу во время панихидной
церемонии, то ли в земле под могильным холмом — обладает у разных
авторов рядом сходных визуально-образных и ассоциативных признаков.
Это и позволяет говорить об однотиповых модальных значениях стихов, в
которых поэты разыгрывают перед мысленным взором жутковатый спек
такль собственных грядущих похорон.
Стало быть, есенинская «эпитафия себе»: вспомним хотя бы Метель
(1924 — «Себя усопшего В гробу я вижу Под аллилуйные Стенания
дьячка. Я веки мертвому себе Спускаю ниже, Кладя на них Два медных
пятачка», II: 134-135) или Гори, звезда моя, не падай... (1925 — «Я знаю,
знаю. Скоро, скоро Ни по моей, ни чьей вине Под низким траурным забо
ром Лежать придется так же мне», I: 262)4, — питается от щедрой худо
жественной традиции; ограничимся для краткости лишь некоторыми
текстами русских поэтов: Я видел свое погребенье... Случевского, Отпев
ание, У гроба, Вынос, Друзьям, поэма Мертвец А. Белого, Мои похо
роны