Слово и голос : О поэзии Бенедикта Лившица - article ; n°1 ; vol.30, pg 119-135

Vadim Kozovoj

Description

Cahiers du monde russe et soviétique - Année 1989 - Volume 30 - Numéro 1 - Pages 119-135
Vadim Kozovoj, The word and the voice. On the poetry of Benedikt Livshits.
The poetic evolution of Benedikt Livshits (1886-1938) seems all the more significant because in a precise historical context - which questions the very existence of poetry - it is accompanied by a radical enough reflection on this context (often viewed in terms of language) and on the possibilities of the poet himself viewed as an objective. Consequently, the analysis of this evolution allows us to formulate certain problems of a larger dimension such as the distinction in poetry between the voice and the vocality, the image and the unimaginable, the reason and the unreasonableness. And since the poetry of Livshits is situated with reference to certain Greek mythologems, we are entitled to examine the exact part played by those sources in the space of their private world and see how finally sirens avenge themselves upon Ulysses by destroying his poetical vessel and where this strange disembodied orphism, so clearly expressed in Livshits' poetry after his participation in the Futurist movement, is leading to.
Vadim Kozovoj, Le mot et la voix. À propos de la poésie de Benedict Livšic.
L'évolution poétique de Benedikt Livšic (1886-1938) nous paraît d'autant plus significative que, dans un contexte historique précis - celui qui met en question l'existence même de la poésie -, elle est accompagnée d'une réflexion assez radicale et sur ce contexte, pensé souvent en termes de langage, et sur les propres possibilités du poète pris dedans, pensées comme un objectif à atteindre. Ainsi l'analyse de cette évolution nous permet de poser quelques problèmes plus vastes, notamment la distinction dans la poésie entre la voix et la vocalité, l'image et l'inimaginable, la raison et la déraison. Et puisque la poésie de Livšic se situe volontiers par rapport à certains mythologèmes grecs, on est en droit d'examiner le rôle exact de ces « sources » dans le monde privé de leur espace pour voir, entre autres, comment à la fin les sirènes se vengent d'Ulysse en détruisant son navire poétique et où va cet étrange orphisme de désincarnation dont la poésie de Livšic, après sa participation au mouvement futuriste, devient une des plus nettes expressions.
17 pages
Source : Persée ; Ministère de la jeunesse, de l’éducation nationale et de la recherche, Direction de l’enseignement supérieur, Sous-direction des bibliothèques et de la documentation.

Informations

• Publié par: CAHIERS_DU_MONDE_RUSSE_ET_SOVIETIQUE
• Publié le: 01 janvier 1989
• Nombre de lectures: 12
• Langue: Россию
• Poids de l'ouvrage: 1 Mo

Extrait

Vadim Kozovoj
Слово и голос : О поэзии Бенедикта Лившица
In: Cahiers du monde russe et soviétique. Vol. 30 N°1-2. Janvier-Juin 1989. pp. 119-135.
Citer ce document / Cite this document :
Kozovoj Vadim. Слово и голос : О поэзии Бенедикта Лившица. In: Cahiers du monde russe et soviétique. Vol. 30 N°1-2.
Janvier-Juin 1989. pp. 119-135.
doi : 10.3406/cmr.1989.2179
http://www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/cmr_0008-0160_1989_num_30_1_2179Abstract
Vadim Kozovoj, The word and the voice. On the poetry of Benedikt Livshits.
The poetic evolution of Benedikt Livshits (1886-1938) seems all the more significant because in a
precise historical context - which questions the very existence of poetry - it is accompanied by a radical
enough reflection on this context (often viewed in terms of language) and on the possibilities of the poet
himself viewed as an objective. Consequently, the analysis of this evolution allows us to formulate
certain problems of a larger dimension such as the distinction in poetry between the voice and the
vocality, the image and the unimaginable, the reason and the unreasonableness. And since the poetry
of Livshits is situated with reference to certain Greek mythologems, we are entitled to examine the exact
part played by those "sources" in the space of their private world and see how finally sirens avenge
themselves upon Ulysses by destroying his poetical vessel and where this strange disembodied
orphism, so clearly expressed in Livshits' poetry after his participation in the Futurist movement, is
leading to.
Résumé
Vadim Kozovoj, Le mot et la voix. À propos de la poésie de Benedict Livšic.
L'évolution poétique de Benedikt Livšic (1886-1938) nous paraît d'autant plus significative que, dans un
contexte historique précis - celui qui met en question l'existence même de la poésie -, elle est
accompagnée d'une réflexion assez radicale et sur ce contexte, pensé souvent en termes de langage,
et sur les propres possibilités du poète pris dedans, pensées comme un objectif à atteindre. Ainsi
l'analyse de cette évolution nous permet de poser quelques problèmes plus vastes, notamment la
distinction dans la poésie entre la voix et la vocalité, l'image et l'inimaginable, la raison et la déraison. Et
puisque la poésie de Livšic se situe volontiers par rapport à certains mythologèmes grecs, on est en
droit d'examiner le rôle exact de ces « sources » dans le monde privé de leur espace pour voir, entre
autres, comment à la fin les sirènes se vengent d'Ulysse en détruisant son navire poétique et où va cet
étrange orphisme de désincarnation dont la poésie de Livšic, après sa participation au mouvement
futuriste, devient une des plus nettes expressions.КОЗОВОЙ ВАДИМ
слово и голос
О ПОЭЗИИ БЕНЕДИКТА ЛИВШИЦА*
Я знаю : в мировом провале,
Где управляет устный меч,
Мои стихи существовали
Не как моя, как Божья речь.
Теперь они в земных наречьях
Заточены, и силюсь я
Воспоминанием извлечь их
Из бездны инобытия.
Пою с травой и с ветром вою,
Одним желанием греша :
Найти хоть звук, где с мировою
Душой слита моя душа.
(1919, неопубликованное)
Покуда там готовятся для нас
Одежды тяжкие энциклопедий,
Бежим, мой друг, бежим сейчас, сейчас
Вслед обезглавленной победе !
Куда не спрашивай : не все ль равно ?
Все злаки золоты, все овцы тучны,
На площадях кипящее вино
И голос лиры - неразлучны.
О милая, как дивно по волнам
Твоим нестись за облачную овидь
* Cet article a fait l'objet d'une communication au colloque de l'IMSECO « La poésie
russe après le symbolisme », organisé au CNRS du 23 au 25 juin 1986.
Cahiers du Monde russe et soviétique, XXX (1-2), jan.-juin 1989, pp. 119-136. 120 VADÍM KOZOVOJ
И эту жизнь, дарованную нам,
И проклинать и славословить !
Все истина - о чем ни запоем,
Когда, гортанное расторгнув пламя,
Мы захлебнемся в голосе твоем,
Уже клокочущем громами.
Куда ни глянь - курчавый произвол
Водоворотов, и в окно ковчега
Ветхозаветным голубем глагол
Опять врывается с разбега.
Масличное дыхание чумы
И паводью воркущая слава —
Бежим, мой друг, покуда живы мы,
Смертельных радуг водостава !
Бежим, бежим ! Уже не первый раз
Безглавая уводит нас победа
Назад, в самофракийский хризопраз
Развоплотившегося бреда.
Все - только звук : пенорожденный брег,
Жена, любовь, судьба родного края,
И мы, устами истомленных рек,
Плывущие, перебирая.
(1926, из сборника Патмос)
Бенедикт Лившиц - футурист по недоразумению, отчасти, быть может, в
своей стиховой фактуре, отчасти как соавтор манифестов, но еще более в
анекдотических эпизодах и случайностях биографии ; Лившиц — скромный
последыш романской поэтической стихии, а конкретней, французского
символизма на парнасской закваске ; Лившиц — перелагатель на российский
лад, в Болотной медузе, ассоциативной методы Малларме ; Лившиц -
искусник и охранитель метрического стиха в период всеобщего его кризиса,
нечто среднее между Брюсовым и Маковейским ; Лившиц — « авангардист »
лишь в своей роли культурного полпреда будетлянства либо по своим вку
сам, склонявшимся к тому, что будет названо esprit nouveau ; Лившиц — и
зощренный неоклассик, вполне, впрочем, родственный в своей поэтике
акмеизму, а под конец, в Патмосе, сознательно или нет, подчас и тематиче
ский собрат Мандельштама ; Лившиц — слишком пластичный в своем орудо-
вании словоинструментом и закономерно нашедший себя полностью, не
без понуждения внешних обстоятельств, в поэтическом переводе ; Лившиц —
сопутствующий голосам более звучным и, по собственному признанию,
«литературный неудачник » поневоле... никакие юбилейные даты не позво
лят нам отмахнуться от этих прочно наклеенных, хотя и весьма противоре
чивых, этикеток. Дело не в их истинности или ложности, порознь либо
вместе, дело даже не в оценке и переоценке зыбких по контурам поэтиче
ских течений, с которыми они соотносятся и которые, помогая нам в блуж- O POEZII BENEDIKTA LTVSICA
даниях нашей мысли ориентироваться во имя призрачной « истории поэ-
зии », уводят нас от единственного критерия, каким являются так называе
мые « насущные задачи » поэзии, ее прозреваемые горизонты и обратная
перспектива, из них возникающая. Нет, вопрос должен быть поставлен
иначе : все эти определительные ярлыки, поскольку в свое время они как-
никак зафиксировали состояние упомянутой обратной перспективы, —
могут ли они служить вехами для обозначения места поэзии Лившица в кон
тексте обшей эволюции поэтического языка, неотделимой от общей языко
вой тектоники ? Или, выражаясь более грубо и более развернуто : вполне ли
отчетлива, достаточно ли значительна, в ее собственной эволюции, вне сто
ронних подсказок, поэтика Лившица, чтобы оказаться еще одним сейсмо
графом того длительного и непреходящего потрясения, какое выпало на
долю человеческого слова, либо же она, извлекаемая из пыли прошлого,
принадлежит лишь эрудитам и ценителям, привыкшим « выковыривать
язык певучестей » где угодно и по любому поводу ? Разумеется, почтить
память поэта, да еще замученного столь зверски, дело вполне благородное
и достойное, но поэту, не просто бессловесной жертве, юбилейных помина
ний недостаточно, и даже никакими анализами его текстов он не удовлетвор
ится, пока эти тексты не будут поняты как единый текст, расширяющийся
спиралевидно, как всякое органическое тело, во времени таким образом,
что его уже невозможно вырвать из обращенного в будущее контекста и
вообще, даже гипотетически, от него отделить. Осуществимо ли это в данном
случае ?
Задача, хотя бы по недостатку времени, явно непомерная. Она требует
решения или пунктирной постановки целого ряда общетеоретических про
блем, включения их в поэтику историческую и одновременно развернутого
прочтения поэзии Лившица на трех или четырех ее этапах, чтобы вывод
напрашивался сам собой. Скажем прямо : Белый, Хлебников, Гуро, Пастер
нак или Хармс нашу задачу облегчили бы несравнимо ; в их случае нет
нужды начинать с двух концов ; одного текста, будь то, например, « Тема
с варьяциами », для нашей задачи оказалось бы достаточно, именно в силу
органического характера ее поэтики. Иначе, куда сложнее обстоит дело с
теми, кого я решусь, пусть грубо и приблизительно, причислить к разряду
поэзии компромисса, не вкладывая, впрочем, в этот термин никакой уничи
жительной оценки. Поэтому я позволю себе наметить лишь кое-какие вехи
фрагментарными и на первый взгляд разрозненными заметками.
Несколько слов о контексте. Но сперва, в фундамент контексту, — о том,
кому эти заметки посвящены. Бенедикт Лившиц — поэт чрезвычайно
обостренного формального самосознания. Не только в Полутораглазом
стрельце, но и гораздо раньше, когда его вряд ли еще можно заподозрить в
рефлективном самотолковании, по образцу Валери или Эдгара По, он не
редко говорит о задачах, которые ставил перед собой, работая над той или 122 VADÍM KOZOVOJ
иной книгой. Статья « В цитадели революционного слова » (1919, опублико
ван